— Да. В стене рядом с калиткой есть неприметное углубление. Хочешь открыть для пожарных?
— Хочу выбраться отсюда. Не нужно никому знать, что здесь произошло.
Он растерялся.
— А как же полиция? Нужно рассказать о Богдане!
— Он мёртв и больше никого не убьёт, а у нас нет доказательств. Мои видения к делу не подошьёшь. Пойдём, пока толпа зевак не собралась.
— Но… люди должны знать правду! Особенно родственники убитых девушек!
— И что она изменит, эта правда? Вернёт жизнь тем блондинкам? Нет! Зато, представь, что придётся пережить Жаклин и Инге! Я имею некоторое представление о том, каково жить с клеймом «родственница маньяка». Люди начнут в лучшем случае поливать их грязью или преследовать, как в своё время ты преследовал меня!
Алан, не выдержав моего взгляда, отвернулся и молча пошёл к стене. Он ощупывал её около минуты. Наконец, нашёл, что искал, и ворота бесшумно распахнулись, выпуская нас в освежающую ночную прохладу…
— А я говорю, именно так всё и было! — рассказывала Дарина полушёпотом, бурно жестикулирую.
Мы стояли во дворе того, что когда-то было загородным коттеджем Жаклин Голд. Ворота были открыты, вокруг сновали рабочие и просто прохожие, пожелавшие помочь с расчисткой завалов. Даже журналистов никто не прогонял — они могли фотографировать обуглившиеся стены сколько угодно. С момента пожара прошло пять дней, а в воздухе всё ещё витал устойчивый запах гари.
Коттедж спасти не удалось, но прилегающая территория не пострадала. Жаклин всё ещё находилась в больнице — после похорон сына ей стало хуже. С ней сейчас была вернувшаяся из Германии Инга. Андрея тоже пока не выписали из инфекционного отделения, так что работой руководили Фёдор и Войнич. Спортсмену, подозреваю, эта роль была не по душе, но он так и не осмелился рассказать Жаклин правду о сыне, а потому отказать ей в небольшом одолжении не смог.
— Ты мне не веришь? — насупилась Даша.
— Верю, тебе приснился сон, что же тут невероятного?
— Он приснился мне за ночь до случившегося! Я видела, как по дороге на большой скорости неслась синяя девятка. Как перед ней, словно из-под земли выросла Марта, и машина резко слетела с трассы и врезалась в дерево. Это она его убила, Злата! Она, говорю тебе!
— Даш, я ничего не отрицаю, но правды мы в любом случае уже никогда не узнаем.
Рядом с нами остановилась Галина. Она с тоской смотрела на пепелище и причитала:
— Беда-то какая! Сколько горя сразу! И мальчик наш погиб, и дом сгорел! А я как чувствовала, — она оглянулась на нас, словно приглашая в слушатели, и продолжила: — Роза китайская, что Жаклин посадила, когда Богдан родился, ещё пару месяцев назад чахнуть начала. Я её уже и пересаживала, и удобряла — ничего не помогло. Завяла красавица. Вон она стоит, мы её неделю назад в сад вынесли.
Я подошла к кадке с поникшим гибискусом и провела ладонью по листьям и земле. В растении почти не осталось жизненных сил. Удивительно, оно действительно уходило вслед за тем, для кого было взрощено. От земли шёл характерный специфический холод. Яневольно поёжилась — вот и причина.
— Галина, вы землю для цветка, где брали, не на кладбище случайно? Земля с могилы домашние растения убивает.
— Да вы что?! — всполошилась женщина. — С какой могилы? Я в саду её выкопала, вон под тем дубом возле беседки!
Мы с Дариной переглянулись и поспешили проститься с женщиной.
— Это то, о чём я подумала? — глаза Дарины заблестели.
— Не знаю, я мысли читать не умею, но в горшке точно земля с могилы. Войнич, можно тебя на минутку, — подозвала я проходившего мимо спортсмена.
Он должен был только присматривать за ходом работ и отдавать распоряжения, но включился в процесс наравне со всеми. В старой одежде, перепачканный сажей, после всех этих строгих классических костюмов, спортсмен выглядел довольно забавно. И что особенно приятно — в мою сторону больше не косился недобро, не усмехался криво и не грубил. Совсем… ни разу с того рокового вечера.
— Можно и на десять, — он вытер пот со лба и… улыбнулся. А я невольно напряглась. Эти его улыбки — ещё одно новшество, к которому я пока не привыкла. — Слушаю.
— М… м, только не пугайся, нам лопата нужна и грубая физическая сила, кое-что выкопать.
— Надеюсь, клад? — насторожился Алан.
— Не-а, скелет, — с энтузиазмом возразила Дарина. — Старый-престарый, как в музеях!
Его лицо вытянулось, в голосе зазвучало страдание:
— Опять? Мелихова, ты без них не можешь что ли?!
— Со мной не соскучишься, правда? Ждём тебя с лопатой возле беседки!
Скелет действительно нашёлся. Мы с Дариной точно знали, кому он принадлежал. Я опустилась прямо на землю и протянула ладонь над останками. Ну же, Марта, открой свою тайну, расскажи, чего ты добиваешься!
Её история была почти зеркальным отражением судьбы Богдана. В семье родился ребёнок гермафродит. Сороковой год — ни о каких корректирующих операциях тогда и речи не шло. Родители эту физиологическую особенность просто не афишировали, растили отпрыска, как мальчика. После войны переехали с ним сюда, в Подмосковье, и жили как тысячи других простых рабочих семей.
Потом ребёнок стал подростком и буквально на глазах… начал превращаться в девочку — наметилась грудь, появились менструации. Переезжать не хотелось — отец уже был председателем колхоза, вот и придумали они эту историю с дифтерией. Мол, сын умер, его похоронили на родине, а чужую девочку удочерили. Так появилась Марта.
Подмены никто не заметил: Марта к тому времени переболела оспой, и лицо её было обезображено некрасивыми отметинами, отросли волосы, да и не общалась она ни с кем, молча страдая от своей «ненормальности». Убивать начала по той же причине, что и Богдан: от неразделённой любви и осознания того, что никогда не сможет иметь данного ровесницам — семью, детей, счастье с любимым человеком.